- Сергей Николаевич, что такое «Шелеховский леспромхоз»?

- У нас акционерное общество «Шелеховский Комплексный леспромхоз». Оно состоит из самого леспромхоза, четырех заготовительных предприятий и одного предприятия ЖКХ, которое оказывает услуги населению 14-ти населенных пунктов Комсомольского, Амурского и Ульчского районов. У всех наших заготовительных структур есть в аренде участки. У нас современная техника – восемь харвестеров и восемь форвардеров, лесосовозы, дорожностроительная техника. Мы располагаем одним словом всем необходимым, чтобы самостоятельно работать на своих арендованных участках.

Если суммировать расчетную лесосеку всего холдинга, то ежегодный отпуск древесины составляет 630 тыс. кубометров годовых. Достигали мы максимально заготовки в год – 495 тыс. кубометров. Это в периоды, предшествующие повышению пошлин. Когда в 2007 году ввели пошлины, у нас рухнул японский рынок, мы остались только с китайским и частично корейским рынками. Объемы покупок сократились, потому что пошлины ограничивали продажи. И это не только мы – в целом по Хабаровскому краю мы скатились с четырех, а то и пяти миллионов кубометров до 200 тыс. кубометров в год по продажам в Японию.

- Вы сказали, что на пике заготавливали 495 тысяч кубометров, а сколько сейчас?

- Сейчас 80-90 тысяч… Мы снижали заготовку вслед за повышением пошлин. У нас накапливаются остатки на складах, поэтому нет смысла заготавливать больше. Но помимо сокращения объемов заготовки древесины, у нас есть и другие потери – мы теряем кадровый потенциал. Мы людей научили работать на современной технике, но, не видя перспективы в лесной отрасли, они уходят в другие отрасли и к нам они уже не вернутся. Сегодня много народа уходит на Малмыж (Малмыжское медное месторождение в соседнем с Комсомольским Нанайском р-не Хабровского края, разработку ведет Русская медная компания – прим. ред.). У нас сейчас по штатному расписанию 398 человек, по факту 204, то есть наполняемость 51%. Это по всему персоналу.

- По заготовителям как дела обстоят?

- У нас вообще пять участков, но работает только два. Причем тут надо помнить, что у нас склады забиты. Причем забиты низкосортной древесиной, которую мы не можем бросить в лесу, в то время как покупателям интересен лес только высокого качества.

- Что планируете на 2022-ой год?

- Мы так и будем работать двумя участками. И уже сейчас понятно, что реализовать сможем максимум 40% добытого леса – на деревообрабатывающие заводы. Все остальное – тонкомер, «баланс» и низкосортная древесина так и будет у нас на складах накапливаться. Мы не позволяем себе бросить эту древесину в тайге, вывозим все, но это путь в никуда.

Склад хранения леса
^{Фото: АО «Шелеховский КЛПХ»}

- Но правительство ведь давно говорило – пусть те, кто занимаются заготовкой круглого леса, займутся и его переработкой. И сейчас обыватель, когда слышит жалобы лесозаготовителей думает себе: «Так им и надо, этим хапугам! Они из леса тащили просто, пока было выгодно. Им лишь бы спилить и продать! И не задумывались, ничего не делали, чтобы организовать переработку, хотя им время на это давали! Уж с 2007 до 2021 можно было бы что-то и построить!». Что скажете?

- Скажу следующее: все понимают, чтобы заниматься переработкой, нужно построить производственные мощности. Чтобы построить производственные мощности – надо привлечь деньги. Чтобы привлечь инвестора – надо его убедить, что проект прибыльный. Если я его обману и он будет убыточный, кто голову потеряет? Прежде всего я. А примеры убыточных проектов – вот они перед глазами - «Бизнес-маркетинг», «Аркаим»… Инвесторов привлекли, заводы построили, а они были заведомо убыточные. Инвесторов завлекали тем, что проект прибыльный, будет поддержка местных властей, гарантии, мол, есть. Когда финансирование внешнее остановилось – все стало явным, стала видна убыточность этих проектов.

- В чем вы видите и видели заведомую убыточность таких предприятий?

- Потому что мы через это уже прошли. В 1992-ом году мы поставили японский лесопильный завод, но его экономика была такова, что без эффективной продажи отходов, прибыльности у этого проекта не будет.

- Еще в 1992-ом?

- Да, тогда собрались три предприятия – «Шелеховский леспромхоз», ЗАО «Флора» и «Дальнефть». Мы создали акционерное общество «Стелла», которое на наши деньги – деньги учредителей – построило завод с японским оборудованием. Вот здесь у нас – в поселке Ягодный. Ориентирован завод был на выпуск нуки, таруки – пиломатериалов, используемых в японском домостроении. (нуки – строганная рейка, таруки - строганный брусок из древесины хвойных пород. Главное отличие от «обычных» пиломатериалов - высочайшее качество: не допускается наличие сучков, обзолов или синевы. Максимально допустимая норма по расхождению геометрии - 0,2 мм – прим. ред.). Поэтому и оборудование закупалось японское. Кстати такие же заводы стоят законсервированные в поселке Уктур, в пос. Де-Кастри – завод «Сомон». И когда случился переход на рыночные отношения – цены на топливо отпустили, киловатт стал дорожать – эти заводы все стали убыточными.

Получилась такая ситуация: мы – «Шелеховский леспромхоз», заготавливали круглый лес и продавали его в Южную Корею по 36$ за куб., а на собрании учредителей «Стеллы» нас буквально принуждали продать им бревно по 18$ за куб, чтобы они вышли в ноль. Нам, конечно, было интересно продавать им за те же 36 долларов. Зачем нам терять доход? Нам было выгодно продавать круглый лес в Корею, чем как учредителям отдавать «Стелле» по 18 и не получить с них ничего. Под ЗАО «Стелла» был выделен лесфонд. Собственные лесозаготовки положительного результата не дали. Позже – в 1996-м – один из учредителей переместил завод в село Эворон, где электроэнергия была централизованной. Я встречался с директором этого предприятия и спросил: «Ты что-нибудь зарабатываешь?». Он говорит: «В три смены гоняю, чтобы в ноль сработать».

- Но когда вы ставили этот завод, он виделся вам прибыльным все же?

- Именно в тот момент он был прибыльным, да, цены на пиломатериалы были высокие, а затраты в виде электроэнергии были низкие. Но, повторюсь, это был переходный период – когда мы начинали, исходили из расчета 20 копеек за киловатт, а после того, как цены начали плясать, получили в десять раз дороже. Это вот как раз период 1992-1993 года. Тогда остановился завод в поселке Лидога, мощнейший лесокомбинат в поселке Копи.

- То есть все уперлось в дорогую электроэнергию?

- В первую очередь да, но были и другие факторы – подорожало дизтопливо, повысилась себестоимость сырья, рыночная цена пиломатериалов снизилась. И со всеми новыми показателями переработка еще на стадии просчета показывала убыточность. И сегодня ничего не изменилось – не появилось новой транспортной, энергетической инфраструктуры, которая позволила бы развивать проекты по деревообработке. Было время – перед дефолтом 1998 года, когда и лесозаготовка была убыточной сама по себе, хотя под нее и под реализацию десятилетиями отлаживались производственные и логистические цепочки.

- И вот 2007-й год, пошлины начали повышаться. Что вы, как директор предприятия, решили предпринять? На какой сценарий настраивались?

- В 2007-м мы продолжили работать, потому что уровень рентабельности позволял платить пошлину 25%. И мы продолжали работать, пока пошлина оставалась на этом уровне. Есть уровень убытков, так называемые коммерческие риски – 5-6%, но когда они достигают 50-60% - это просто-напросто вымывание оборотных средств. Рано или поздно мы остановимся потому что, вкладывая рубль и получая 80 копеек, потом вкладывая 80, получая 60, когда-то деньги закончатся. Индикатором станут задержки по выплате заработной платы, налогов, не на что станет покупать ГСМ, запчасти, растущая кредиторская задолженность и… остановка.

- Но пошлина 25% была до 2018 года, с 1 января 2019 она поднялась до 40%, с 1 января 2020-го – до 60%, и вот в 21-м стало 80%. Почему вы не остановились в 2019 –м, когда рентабельности уже не стало прежней?

- Вера в здравый смысл. Мы тогда решили сработать с минимальными убытками, подумали, что «наверху» увидят статистику, увидят, как ситуация развивается и перейдут на ту пошлину, при которой отрасль еще более-менее работала, то есть вернутся на пошлину 25%. Причем такая пошлина позволяла отечественному производителю пиломатериалов конкурировать с зарубежными – ведь им сырье доставалось дешевле на 25%. И если ему этой разницы не хватало, он оказывался неконкурентоспособен.

- Сколько у вас сейчас стоит киловатт/час электроэнергии? Как осуществляется электроснабжение поселка?

- У нас в поселке Ягодный киловатт стоит 30 рублей плюс НДС – это для леспромхоза, то есть примерно 36 рублей. В Амурске, где находится крупный перерабатывающий комбинат – киловатт стоит примерно 4-5 рублей.

- И как вы зарабатываете сейчас?

- Мы продали в Амурск (там находятся производственные мощности «Дальневосточного центра глубокой переработки древесины» RFP Group – прим. ред.) 30 тыс. кубометров первого и второго сорта, и 20 тыс. – третьего сорта старой заготовки, другому переработчику тоже порядка 30 тыс. кубометров. Всего продали в 2021-м на внутреннем рынке 78 тыс. кубометров.

- Вы сможете дальше жить, работать, существовать, продавая древесину местным переработчикам?

- Тут вопрос в другом – смогут ли у нас покупать по той цене, которую мы обозначим с учетом себестоимости, увеличенной в два раза. Почему в два раза? Потому что затраты на низкосортное сырье, которое остается, должны быть компенсированы, чтобы мы могли дальше работать. А для того, чтобы оно было компенсировано, мы эти затраты должны добавить в цену «толстомера» первого и второго сортов. По правилам рубки мы должны плохой лес или «приземлить» – попилить на чурки и оставить в тайге, или вывезти. Он так или иначе ложится в нашу экономику и повышает цену на тот лес, что мы взяли.

- А этот плохой лес на что-нибудь годится?

- То, что мы вывезли, оно на складах лежит, и сегодня нет покупателя, чтобы его перерабатывать. Китайский потребитель его берет – что-то выпиливают, что-то на щепу отправляют, что-то на брикеты топливные – у них экономика другая, у них это выгодно делать, и у них в дело идет 100% древесины.

^{Фото: EastRussia}

У нас весь неликвид идет на дрова населению, потом у нас есть низкосортная древесина и тонкомер – Амурск, например, покупает пиловочник от 18 см в диаметре по вершинной части, все то, что до 18 см они не берут, это бревно остается у нас. Теперь смотрим, что остается, а остается баланс – это и тонкомер от 6 до 14 сантиметров, и толстомер, у которого стволовая гниль переходящая на второй конец бревна, и тот, у которого наплывы, сучки и прочие дефекты. Вот это все «сборище» если пропустить через лесопиление, затраты деревообработчика увеличиваются на 50%. Он и то сырье с трудом окупает, что берет у нас ликвидное, а если он возьмет низкосортную и тонкомер – у него убытки вырастут моментально и высоко.

- А почему китайцы могут себе позволить такой лес в дело пускать на 100%?

- У них внутренний рынок под боком, а у нас внутреннего потребителя нет. А напрямую на внутренний рынок китайцы с таким лесом нас не пускают. У них есть разделение – оптовый рынок, это как раз те наши контрагенты, которые лес через границу перевозят, и есть внутренний, мелкий рынок, когда заказы делаются буквально на считаные кубометры, а щепу и прочие отходы они могут отвезти на целлюлозно-бумажный комбинат, или на пеллетный завод, или просто сжигать, получая тепло и электроэнергию и продавать их еще в общие сети.

У нас ведь парадокс – такую малую энергетику в общие сети не пускают. Вот, например, «Тернейлес» (компания в Приморский крае, занимающаяся лесозаготовкой и переработкой – прим. ред.), которая сжигает щепу, отходы, поставили у себя парогенераторы, производят электроэнергию. Тепло расходуют на поселок и обогрев своих цехов и помещений, а электроэнергия – когда работает производство – уходит на свои нужды. Ночью парогенератор работает вхолостую. Его нельзя остановить на ночь, чтобы утром раскочегарить, и электроэнергию в общие сети он отдает бесплатно. А когда, у него пиковая нагрузка – по утрам, в пересменку, по вечерам, и возникает дефицит – они берут из сетей и за это платят! А отдают – бесплатно!

- А вы чем топитесь, как получаете электроэнергию?

- У нас была котельная на щепе, которая работала на выработку тепла, и дизельная электростанция. Правительство региона решило перевести котельную на газ. Подчеркиваю – не дизельную электростанцию, которая работает на привозном дизтопливе, а котельную, которую мы сами же снабжали щепой! Перевели котельную на газ, и в итоге мы – леспромхоз – лишились возможности сбыта 10-12 тыс. м³ низкосортной древесины, а электроэнергию как покупали дорогую, так и продолжаем покупать. Хотя на газе мы бы имели электричество в три раза дешевле.

- А почему вы не поступите также как «Тернейлес», почему не поставите такую же ТЭС на щепе, и пускай бесплатно вы будете отдавать ночью киловатты.

- Тут разница в масштабах. В нашем поселке невыгодно ставить такую ТЭС. Расчеты показывают, что при сжигании древесного топлива 15%- 17% его калорийности идет на производство электричества, а 83% -85% - на тепло. Куда я летом будут девать эту прорву тепла? Некуда. Значит мне придется расходы на его производство включать в цену электроэнергии и выйдет то на то. Та самая котельная, которая была у нас на нашем сырье – щепе и дровах – она летом не работала.

- Что сейчас нужно сделать, что такое могло бы случиться, чтобы вы сказали: «Мы будем работать, у нас есть уверенность в завтрашнем дне»?

- Я не раз поднимал этот вопрос на отраслевых совещаниях и считаю, что надо решать вопрос с невостребованным низкосортным сырьем. Нужен механизм, который бы обеспечил лесозаготовителям возможность сбывать такую древесину. В каждой деревне такую переработку не наладишь – под лиственницу нужны одни мощности, под ель – другие, под пеллеты нужны отходы лесопиления, сырье туда не повезешь. Поэтому оптимальный вариант, как мне кажется – квоты на экспорт плохой несортированной древесины в обмен на поставки хорошего леса нашим переработчикам. Вот это был бы выход. Это была бы поддержка и лесозаготовительных мощностей, и ориентированность этих мощностей на переработку.

Перегрузка леса с форвардера на лесовоз
^{Фото: АО «Шелеховский КЛПХ»}

Если появится спрос на низкосортную древесину – можно поменять пропорции всегда, чтобы внутреннее производство не страдало. Нужно понимать, что если остановится местная лесозаготовка здесь – а пока все к этому ведет – то и переработчики останутся ни с чем, и они рано или поздно остановятся. Да, у них есть своя заготовка, но и они нарабатывают точно так же гору низкосортного леса, который ни переработать не могут, ни продать. Сегодня ни один из центров переработки древесины на Дальнем Востоке не перерабатывает низкосортную древесину.

И вот такой вопрос – почему мы сами себе создаем сложности? Если не срастается у нас экономика по переработке низкосортной древесины, почему мы из принципа надрываемся, чтобы эту переработку все-равно наладить, хотя рядом есть рынок? И можно поддерживать и свою заготовку, и свою переработку и продавать туда то, что мы не перерабатываем?

Мне вот еще что интересно – Россия экспортирует львиную долю необработанных алмазов (по данным пробирной палаты при Минфине, в 2019 году в России было добыто 45,2 млн карат, на экспорт было отправлено 39,2 млн карат необработанных алмазов прим. ред.). Почему не остановить этот экспорт, и не начать их огранку в стране? Ведь там добавочную стоимость можно неплохую организовать? Предположу, что это невыгодно, что не хватает кадров, еще чего-то. То есть здесь здравый смысл работает.

- А что насчет льготных кредитов, которые предлагает государство на организацию переработки? Пусть не здесь в тайге, а где-нибудь около Хабаровска или Амурска, где дешевая электроэнергия. Что скажете?

- Я эти деньги брать не буду. Мне их нечем будет отдавать. Если государство уверено в обратном, то почему не создать госпредприятие со 100% госкапиталом и не показать пример прибыльной лесозаготовки и переработки?

А что до дешевой электроэнергии – это, конечно, хорошо, но есть еще логистика. Наша заготовка разбросана на сотни километров. Номенклатура в доступных нам к заготовке 630 тыс. кубов самая разная – это и береза, и лиственница, и ель. И это все, повторюсь, на одном заводе не переработаешь. Под каждый из этих видов древесины нужна своя переработка, и мы помним ведь еще про низкосортную, так?

- А почему это работает в Сибири?

- Там это работает, потому что масштабы другие – сколько лесосырьевой базы, поставщиков и переработчиков находятся рядом. Там эти вопросы получили комплексное решение. Да и что в Сибирь ходить – тот же «Тернейлес» в Приморье – он на берегу, с круглогодичной отгрузкой, логистические схемы налажены – и не за счет государства, а за счет партнера по бизнесу. Но перенести эту схему сюда на берега Амура нереально. Это и сезонность, и энергия, и логистика по поставкам сырья и по продажам готовой продукции.

Здесь нужна кооперация по поставкам – кто, что поставляет на завод, чтобы загрузить мощности, которые были созданы. Если бы государство построило такой завод, то оно бы и отрегулировало может эти вопросы. Сказало бы – вот низкосортную продаешь сюда, высокосортную давай сюда, цена такая.

- Что вы собираетесь делать в ближайшем будущем, вы продолжите заготовку? Какой у вас горизонт планирования?

- Будем пока дальше работать, как работаем. Будем продавать на деревообрабатывающие заводы, будем пытаться навязать им, чтобы они вместе с высокосортной древесиной брали низкосортную.

У нас есть собственные оборотные средства, у нас нет ситуации, когда к нам могут прийти кредиторы и потребовать что-то такое, из-за чего мы сию же минуту остановимся. Будем ждать изменения ситуации. Я согласен – отечественная переработка нужна, но то, что не нужно нашим переработчикам, ну почему это нельзя экспортировать? Если руководители отрасли думают про интересы отрасли, они должны понимать, что без решения вопроса с реализацией низкосортной древесины заготовка остановится.

Если подводить итог, то основных моментов два – надо в первую очередь думать об эффективности проектов, о том, что никакие льготы не вечны, и когда они уходят, обнажаются все их слабые стороны, громоздятся убытки. И во-вторых, повторюсь, чтобы проекты здесь были эффективными надо решать вопрос с рынком сбыта низкосортной древесины. Гнать ее всю напрямую на пеллеты, это, я считаю утопия. Идея производства пеллет завязана на то, что они делаются из отходов переработки и лесопиления – опилок и щепы. По сути – это производство топливной массы для получения тепла, у которой конкуренты уголь, газ и т.д.

Что касается планов… мы работаем с тем, что есть. Но если все останется как сейчас, то через год-два на Дальнем Востоке остановятся все.

- И вы – Шелеховский леспромхоз?

- И мы. Суть ведь та же, о которой я уже говорил – если ты вкладываешь 80 копеек, а получаешь 60, рано или поздно деньги закончатся. Вопрос в темпах, с какой скоростью это произойдет. Чем ниже темпы – тем меньше расходов и убытков. Если мы сейчас расконсервируем три простаивающих наших участка – это произойдет быстрее, но мы останавливаться не торопимся.

- Какова сейчас ситуация в отрасли и конкретно на предприятиях «RFP group»?

 - Мы, компания – лидер лесной индустрии Дальнего Востока, и, конечно, та государственная политика, которая сегодня реализуется, она нас непосредственно касается. Исторически, с 2007 года, был взят курс на то, чтобы экспорт круглого леса закрывать и перерабатывать все внутри страны. Для этого были созданы скорее не инвестиционные условия, а ограничительные – заградительные пошлины введены, которые, казалось государству простимулируют лесопереработку. Конечно, мы все пошли в банки (крупные компании, кто занимались чисто лесным бизнесом), взяли кредиты, понастроили производств, но при этом период строительства занимает 5-7 лет (настройка оборудования, проектирование и т.д.), и все это время мы с 2007 года платили 25% пошлины на цену реализации круглого леса. То есть фактически в хорошие времена это было маленький плюс, потому что был рынок хороший, в плохие времена это был минус, но мы не могли останавливать заготовку, потому что это непрерывный технологический процесс, и это как бы часть лесного хозяйства – лесозаготовка. Поэтому на круглом лесе мы ничего не зарабатывали, а лесопереработку строили и учились на ней зарабатывать. 

Изображение: RFP Group

И в целом ситуация на Дальнем Востоке плюс-минус у всех одинаковая: кто-то выдержал такой режим изъятия прибыли через пошлину и одновременное строительство мощностей на заемные кредитные ресурсы, но если так посмотреть на отрасль, те, кто пошел по целевым программам, являются на сегодняшний день все банкротами, кроме нас. И у нас ситуация сложная. Единственный игрок на Дальнем Востоке работающий эффективно, рентабельно – это «Тернейлес», который находится выгодно географически, и у которых есть понятные стратегические инвесторы из Японии.

- Сколько вы сейчас платите пошлины за круглый лес?

- Сегодня мы работаем в рамках квоты, которую Минпромторг выделяет для лесопереработчиков. Сегодня не лесопереработчик не может на Дальнем Востоке экспортировать лес. Мы платим 13%.

 - То есть вообще? Даже под 80% сейчас не может «не переработчик» экспортировать?

 - Может, но 80% - это заградительная пошлина, фактически не может. Это невозможно, если только не декларировать по рублю и нарушать все мыслимые и немыслимые законы. Поэтому сейчас «не переработчик» не может экспортировать лес.

Почему мы продолжаем экспортировать лес, несмотря на то, что у нас построены перерабатывающие мощности? Дело в том, что у людей, которые далеки от леса, есть всегда два вопроса: «Почему лес рубят?!» - это, дескать, плохо, и второй – «А как так, круглый лес уходит на экспорт?! Как такое может быть, надо все перерабатывать!». Эксперты отрасли, они все понимают проблематику, для других поясню: вы все представляете форму дерева: у корня она потолще, у вершинки она потоньше. В нижней части - первых 4 метрах часто много дефектов, она называется у нас «балансом», то есть высокий процент отбраковки этой древесины идет в баланс, то есть ее нельзя механически переработать. Плюс то, что меньше 20 см в диаметре, то, что к вершинке идет уже ближе, это тоже механически перерабатывать невыгодно - сами пилы забирают какой-то процент бревна, плюс у вас будут доски, соответственно, с корой и… Соответственно, у вас получится выход 50% в среднем, ну по статистике. Если диаметры меньше 20 см, то у вас 70% уйдет в отходы. Поэтому в целом где-то процентов 50 от хлыста – это хороший пиловочник, который подходит для механической переработки, а остальное – это то, что неэффективно, сырье.

И вот традиционно это неэффективное сырье используется для целлюлозы, потому что там способ переработки химический: ее растворяют и получают волокна. И, собственно, для центральных регионов России, для Сибири запрет экспорта круглого леса или введение заградительных пошлин не является проблемой, а является всего лишь ограничением, при котором лесозаготовители вынуждены вот эти балансы отдавать на ЦБК для переработки, и, соответственно, у ЦБК становится много сырья. У нас ЦБК нет на Дальнем Востоке.

 - Это еще отдельный вопрос – почему у нас нет ЦБК?

 - Очень просто. У нас доминирует лиственница, из лиственницы целлюлозу не делают, а если делают, то там добавляют меньше 10%, получается специфическая целлюлоза, которая, в общем-то, не является сегодня драйвером рынка. А 50% у нас сырья – это лиственница. Мы привлекали компанию Пьёре (международная консалтинговая и инженерная фирма Pöyry PLC, которая позже объединилась со шведской компанией ÅF в AFRY- прим. ред.). Они изучали все наши ресурсы, нам все просчитали и сказали: «Ребята, ЦБК не летает у вас, к сожалению». К сожалению, целлюлозный проект на Дальнем Востоке не выгоден экономически.

Изображение: RFP Group

Потом у нас гигантские расстояния, от Приморья до севера Хабаровского края несколько тысяч километров, то есть, какой-то локализации нет. У нас произрастание пород, у нас же сопки, и это сложный рельеф, и у нас нет такой плотности кубатуры выхода, как, например, в Сибири, и таких диаметров. У нас лес очень взрослый, то есть он хорошего качества. Лиственница и елка наши гораздо плотнее, она физико-механические показатели отличные имеют, но объемные показатели – плотность на гектар, который мы снимаем, она меньше. Поэтому в целом ну нет там предпосылок для ЦБК.

- Но половина леса же вашего ель?

- А там невозможно… Вот минимум комбинат-«миллионник» нужен. Чтобы его загрузить, надо 7 млн кубов, например, агрегировать только балансов и тонкомеров, где такой объем взять? Вся заготовка сегодня Дальнего Востока – 10 млн по хвое. Ее невозможно аккумулировать сегодня в каком-то одном месте, а маленькие ЦБК тоже экономически неэффективны. Ну и, по большому счету, ну хорошо, мы сделаем ЦБК для елки, а для лиственницы что? Те же самые механизмы плюс-минус должны быть тогда для отдельно взятой породы. Поэтому не работает эта история, все старались, но все в итоге понимают, что нерабочая история.

И плюс у нас есть еще сезонность, например, в зиму мы больше заготавливаем лиственницу, избыточно ее заготавливаем, а летом – избыточно елки. Но, например, зимой же нам тоже надо елку перерабатывать, заводы должны работать, ну это автомат Калашникова, он должен работать, это конвейер, это четкое, все время непрерывное производство круглосуточное. И получается, что я должен проектировать мощности и лесозаготовку делать по-узкому. То есть, соответственно, у меня зимой возникает избыток лиственницы, которую мне надо экспортировать, но останавливать заготовку я не могу. И то же самое с елкой. Поэтому возникает избыток, условный избыток вот этого круглого леса, который мне надо куда-то девать, для того чтобы свою переработку обеспечить 100% качественным, классным сырьем.

И вот единственная возможность, которая существовала и существует на сегодняшний день в рамках Дальнего Востока, - это экспорт. Потому что Китай принимает все это сырье, у них огромное количество мелких переработчиков плюс ЦБК, которые все это добирают, подбирают. Да, «балансы» стоят достаточно дешево, «пиловочник» стоит хороших денег, но в целом это очень понятный рынок. И сегодня мы сталкиваемся с ситуацией, что запрет экспорта круглого леса приводит к тому, что мы 30% должны условно бросать в лесу или как-то их утилизировать, но мы не можем по щелчку пальцев какой-то утилизатор сделать быстро. Теоретически можно, в горизонте 5-7 лет, но быстро не можем. А второй момент – то, что вот этот перепад зима/лето, куда девать этот избыточный лес? То есть мы не можем, грубо говоря, большой объем хранить полгода, чтобы он с зимы долежал до лета или с лета до зимы. Соответственно, здесь тоже возникает перекос баланса. И это все, к сожалению, вот та государственная политика, которая сегодня проходит, она это упускает из виду, потому что это очень узкая специфика региона.

 - Как мы помним все, с 2007 года государственная политика нацелена на увеличение переработки, почему за эти 14 лет так не созданы самими предприятиями возможности для переработки вот тех самых избытков?

- Все очень просто: ведь вопрос в экономике. Например, на сегодняшний день нет очевидных продуктов, которые посредством механической переработки вот этой низкосортной, балансовой древесины, тонкомерной получить рентабельный продукт. Просто нет очевидных решений. Только в последние пять лет появился рынок, например, топливных пеллет по долгосрочным офтейкам с Японией. И там экономика работает, только если ты берешь отходы лесопереработки. Если ты берешь «баланс» - целое бревно, пусть оно не такое высококачественное, как «пиловочник», ты на нем получишь минусовую экономию. Поэтому вопрос весь упирается в экономику. ЦБК не построишь, потому что не та структура, а переработка низкосортной древесины, она очень низкорентабельна или убыточна.

Изображение: RFP Group

Почему, например, у китайцев получается пилить, а у нас нет? Потому что там огромное количество потребителей мелких в Китае и огромное количество тех, кто лесопилочки держит. Вот он купил три бревна, посмотрел его: «Ага, тут я по два метра его распилил, вырезал дефект, тут на упаковку нарежу, реечки, распущу, здесь на это, а отходы я на ЦБК». Там просто огромное количество потребителей, огромное количество покупателей, поэтому это возможно. А у нас конвейерная система, то есть эффективно только стандартизированное сырье, массовая переработка и коммодитис, которые мы отправляем. Поэтому просто нет экономически эффективного продукта, который бы при сегодняшней стоимости денег в Российской Федерации заемных, кредитных, позволил бы нам получить экономически эффективный проект.

 - Какой выход Вы видите из сложившейся ситуации?

- Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Нам говорят: «Стройте мощности!» Мы понимаем: год – на проектирование, год – на начало строительства, контрактацию, если это серьезное производство, финансирование, сварить всю кашу юридическую, и можно строить какое-то большое производство. Маленькую лесопилочку можно построить хоть завтра, но сегодня она не летает, потому что введены еще ограничения и на продукты лесопереработки, то есть, есть требования уже и к продуктам лесопереработки, иначе они тоже начинают облагаться заградительными пошлинами. Поэтому у нас просто нет времени, чтобы это сделать.

Вообще рецептов много. Можно сделать последовательной политику. То есть, грубо говоря, есть квота для лесопереработчиков. Вот она работает, и оставить ее как есть. Для Дальнего Востока уже созданы все механизмы, просто сейчас из-за того, что новая инициатива пришла, просто обнулили все то, что делали по Дальнему Востоку отдельно, и пытаются всех в одни правила загнать. Поэтому первое – оставить Дальний Восток, как уже была за время выработанная политика: квота на Дальний Восток для лесопереработчиков. Грубо говоря, мы себя сырьем обеспечиваем, все, что не нужно, продаем. Это как бы вариант один – ничего не трогать.

Второй вариант – это то, что предложил Юрий Петрович Трутнев, вот недавно в прессе было, обсуждалось, - это создание некой единой госкомпании, которая бы осуществляла экспорт круглой древесины, невостребованной лесопереработчиками. Чтобы она являлась неким таким клапаном, единым порталом для того, чтобы сбрасывать на экспортный рынок ту древесину, которую мы не можем экспортировать, а, например, доходы, заработанные с этого процесса, реинвестировать как раз вот в эти низкомаржинальные проекты, в утилизаторы на Дальнем Востоке в государственно-частном партнерстве или в каких-то совместных проектах. Мне кажется, идея хорошая. Вопрос – чтобы ее не превратить в чью-то, так сказать, структуру…

 - Кормушку?

-Кормушку, да. Поэтому я вашему вниманию хотел представить наше видение выхода из ситуации.

Изображение: RFP Group

Мы являемся лесопереработчиками и также лесозаготовителями, но мы не всю лесозаготовку делаем сами: много подрядчиков, много мелких поставщиков и т.д. То есть сегодня существует механизм: Минпромторг дает квоту лесопереработчикам. Мы предлагаем так и оставить. То есть Минпромторг дает квоту лесопереработчикам, мы высокосортный лес отправляем на переработку, а невостребованный круглый лес, то есть это резервные объемы и низкие сорта отправляем с помощью госоператора на экспорт.

Как мы видим работу госоператора? Например, Российский фонд прямых инвестиций, КРДВ, госбанки создают такую госкомпанию, например РФПИ может войти активами и компетенциями РФП Групп. Можно предложить войти в проект другим лесопереработчикам, как учредители или в совет директоров. Почему я считаю это важным? Потому что тогда будет обеспечена прозрачность. То есть мы-то все понимаем, мы, эксперты рынка будем понимать – по рыночным ценам продают наш круглый лес, который мы передаем госоператору, или нет. Вот должна быть обеспечена прозрачность. И мы, как видим: что, например, с «балансов» госоператор будет забирать условно «ноль», потому что лишь бы его купили за любые деньги выше себестоимости. С «пиловочника» меньше 18 см – 5% с цены, и 18+ - можно забирать 15-20%. Это при условии хорошего рынка. Когда рынок плохой, надо это все обнулять, чтобы позволять выдержать конкуренцию на этом рынке. И все это выкидывать в экспорт.

По нашим подсчетам, при квоте 4 млн на Дальний Восток эта госструктура будет аккумулировать порядка 20-40 млн долларов в год прибыли, ну маржи. Там какие-то будут операционные затраты и т.д., но в целом это от 20 млн. То есть это как раз инвестиционный ресурс, который может сгенерировать госструктура и уже создать инвестпроекты также с лесопереработчиками либо с какими-то стратегическими инвесторами. Это был бы хороший клапан, понятный механизм инвестирования, понятные инвесторы, понятная структура, понятная система, прозрачная, понятная, в соответствии с решением президента и в целом с учетом специфики Дальнего Востока.

- Но эта система сразу вышибет дух у многочисленной армии мелких заготовителей, не переработчиков.

- Ну, во-первых, на Дальнем Востоке мелкие переработчики, которые не построили лесопереработку, их уже нет. Все. Эта уже тема закрыта.

- То есть любой, имеющий лесопилку, имеющий деляну, сможет экспортировать излишки леса, так получается?

- Любой, у кого есть не просто китайская лесопилка, а чтобы это была технологичная, комплексная переработка, чтобы отходы не портили экологию, чтобы было там пеллетное производство или какое-то плитное, чтобы была механическая переработка, чтобы все было по проекту. Не так, что где-то поставили распиловку, отходы сожгли, грубо обработали и отправили, - нет. Здесь госоператор в рамках квоты, то есть квота выдается Минпромом, она выдается, по сути, только тем компаниям, которые подтверждают свои производственные мощности.

То, что касается мелких, никто не мешает построить переработку, получить лес, подать на квоту в Минпромторг и также через оператора потом невостребованную древесину вывозить. Это очень понятный механизм становится. Но с обязательным условием – ты становишься переработчиком. А то, что касается лесозаготовительных мелких, которые, например, говорят: да мы не хотим ничего строить, не хотим переработку… Нет проблем – делайте долгосрочные договоры с лесопереработчиками по купле-продаже леса или заготовке леса, и мы можем спокойно создавать такой рынок, что, ребята, вот, пожалуйста, даже мы вам арендованный свой лес можем передать, пожалуйста, заходите, работайте, показывайте эффективность свою, привозите нам лес весь, мы нужный заберем на переработку, ненужный отправим на экспорт. И понятная конструкция, где во главе пирамидки госкомпания, потом идут лесопереработчики и потом идут лесозаготовители, которые формируют глобально основную стоимость вообще в этом процессе.

- Вот вы сказали, что, по примерным оценкам, госоператор будет изымать что-то в районе 40 млн с рынка, правильно? Я смотрю цифры экспорта официальные Дальневосточного таможенного управления, которые дали за 2020 год: экспортировано с Дальнего Востока - там все лесоматериалы - на, грубо говоря, 900 млн долларов. Это получается, что из этих денег нужно будет изъять 40 млн. Компании готовы это отдать?

- Смотрите, давайте посмотрим, сколько мы сегодня отдаем через экспортную пошлину? Мы столько же и отдаем, даже больше. Поэтому, по большому счету, если для госоператора, естественно, пошлина будет «ноль», он просто целевым образом забирает эти деньги и целевым образом потом вкладывает. Конечно, мы готовы будем отдать это на высоком рынке. Ну, ноль «баланс»… У меня «баланс» и «тонкомеры» – самая большая проблема. 0 и 5% меня устроят за услуги оператора. Если у меня будет пиловочник вот этот избыточный, 20% я тоже на хорошем рынке готов отдать. Я 25% отдавал 10 лет. Поэтому для меня как бы это понятная история. Да, когда будет плохой рынок, мы все придем и скажем: ребята, сейчас плохой рынок, давайте изменим условия.

Изображение: RFP Group

Вот я сейчас приведу просто пример, что такое плохой рынок. Вот посмотрите, с 2012 по 2020 год. Видите, «красная» зона – это резкое падение рынков, при котором мы все уходили просто в жуткий минус. Видите, он достаточно долго восстанавливается, потом опять просаживается. Видите, вот 2019 и 2020 год – у нас жесткая просадка, вот у нас только сейчас идет отскок цен, то есть новый цикл на подъеме. Поэтому это очень цикличная история, очень такой волатильный рынок, очень спотовый, поэтому тут, конечно, как в нефти, изъятия должны происходить только в тот период, когда рынок хороший.

 - А почему мы в Америку, например, не поставляем массово продукцию, а ограничиваемся только Китаем и близлежащими странами? В Америке сейчас резко выросли объемы жилищного строительства. Совсем недавно американские домостроители обратились к президенту Байдену с просьбой отменить вообще пошлины на импорт канадской древесины. Но канадские объемы поставок непрерывно падают, канадцы ограничивают объемы вырубки в своей главной лесоносной провинции - Британская Колумбия. Соответственно, Америка вынуждена замещать все эти истории поставками из Европы, из других провинций Канады.

- Сейчас действительно наступило время подъема, и при этом совершенно ограниченное предложение. И выигрывают те страны, которые развили интенсивное лесопользование, - такие, как Новая Зеландия. Новая Зеландия – № 1 экспортер круглого леса в Китай, она поставляет круглого леса больше, чем вся Российская Федерация, представляете, то есть это просто… меня это всегда просто изумляло. И мы, конечно, этот рынок потеряли, это факт, и в Японии, и в Китае мы потеряли этот рынок.

Почему мы не поставляем в Америку? Это – логистика. У нас очень низкий товарооборот с Соединенными Штатами, у нас нет такого трафика обратных грузов дешевых, портов специализированных. Если из Новой Зеландии, например, в Китай едет 40-тысячное судно, груженое древесиной, то у нас 5-тысячники – это максимум, и это всегда дорого, долго по погрузке. То есть мы по логистике проигрываем портовой. Поэтому ответ простой: очень дорогая логистика. Достреливать до США круглым лесом невозможно.

По пиломатериалам я хочу сказать, что многие переориентируются сейчас из России, многие сейчас находят эти рынки. Кстати говоря, на корейском рынке пиломатериалов произошел просто бум за последний месяц, там цены выросли в 1,5 раза, притом, что нас там душили весь ковидный год просто жестко. Почему? Потому что Европа обиделась на корейцев, уехала в Америку, и корейцы остались вообще без пиломатериалов. Поэтому мы сейчас в какой-то степени, вот все что можем производить, грузим, там хорошие сейчас цены.

В целом по рынку все позитивно, главное теперь – обеспечить сбалансированную политику для предприятий внутри Дальнего Востока и в целом по всей Российской Федерации, чтобы мы могли эти рынки, мы могли быть на них конкурентоспособны. И факторов конкурентоспособности на самом деле не так мало, и большинство из них играют не в нашу пользу.

- А мы сейчас сможем переработать все, что заготавливаем на Дальнем Востоке? На Запад вести баланс – бревно станет золотое. Какие у нас диспропорции?

- Ну, порядка 30% нам надо будет мульчировать, утилизировать в лесу. Это повлечет увеличение себестоимости в 1,5 раза лесозаготовок. Это приведет к увеличению себестоимости с, условно, 200 долларов до 300 долларов на доску, то есть это опять нас прибьет даже на уровне высоких рыночных цен к нулевой рентабельности, поэтому это катастрофа, и это в лучшем случае. Поэтому для нас очень важно найти решение экспорта вот этой невостребованной резервной и балансовой древесины, и тонкомерной.

Изображение sam8927 с сайта Pixabay

Конечно, надо строить мощности, мы понимаем, что иного пути нету, надо делать упор на механическую переработку более, может быть, сложную, учиться работать, как китайцы, только в масштабах своей отрасли, привлекать инвесторов на более конечные продукты, здесь делать клееные изделия и т.д. CLT-панели, например – под них можно вот эти «тонкомеры» пилить. Пеллеты делать с японцами, по оффтейкам по длинным заключать контракты. Надо просто время, нам нужно 5-7 лет на то, чтобы и ресурсы аккумулировать для того, чтобы этот процесс был эволюционным… ну, даже это революционный все равно подход – за 5-7 лет так отрасль перевернуть еще и по низкосортному. Но в целом другого пути сбалансированного и безболезненного нет.

- То есть вам уже сейчас невыгодно на экспорт гнать кругляк, так?

- Нет, сейчас это еще выгодно, в рамках квоты. Но я сейчас уже готовлю сокращение по тем участкам, которые у меня не помещаются в квоту и которые под 2022 год не вписываются в баланс технологический.

- Кстати, квота, вам ее не хватает, получается. Как она формируется? Вот вы на экспорт сколько бы хотели отправлять, а сколько вам дают?

- Сейчас, распределение было 4 млн кубов круглого леса на весь Дальний Восток. В принципе, это нормальный объем, он посчитан стратегически, он практически никогда не выбирался, потому что тут не запустили, там не запустили, тут не на полную мощность и т.д. Плюс были запреты на то, что, например, ты должен только свой кругляк брать, но ты не мог спасти товарища, который за стеной, потому что не было разъяснений, что можно, например, у них этот кругляк тоже взять часть себе, часть на экспорт, потому что все боятся. Мы «белая компания», мы боимся, что нас назовут «черной», поэтому мы очень осторожно подходим к этим всем госисториям.

Но в целом сказали, что 4 млн, и тут же сейчас вышел законопроект – урезать в два раза. Вот если урежут в два раза – все, мы уже в сентябре столкнемся с проблемой 2022 года. Поэтому мы все сейчас боимся и ждем, когда у нас отрежут это. Проект постановления есть, он прошел все госпроцедуры. Весь Дальний Восток, который писал свои возражения, свои замечания, предложения в рамках обсуждения общественного, был абсолютно такой вот четкий ответ: есть решение президента и, условно говоря, оно обсуждению не подлежит.

- Подводя итог - если появится эта единая компания с исключительным правом экспорта леса, и вы будете сбрасывать ей свой баланс – для вас это будет оптимальным выходом?

- Да, мы будем рады, мы будем рады в этом участвовать своей экспертизой, потому что мы правопреемники еще советского «Дальлеспрома», у нас есть все экспертизы, мы поможем, мы подскажем. У нас в акционерах Российский фонд прямых инвестиций, это госкорпорация, и мы в целом понимаем, что можно обеспечить и прозрачность, стратегичность этого процесса и очень надеемся на то, что Юрий Петрович эту идею разовьет дальше, и Владимир Владимирович услышит.

- Ну вот, для полной ясности. То есть, вы туда сбросите этот лес, вы на нем не заработаете?

- Скажем так - мы не потеряем, вот что важно. То есть сегодня, если закапывать его в лесу, условно говоря, утилизировать, мульчировать, измельчать, - это (я не говорю про экологические последствия, если мы все будем делать по правилам, это все нормально, но мы ответственная компания, а многие могут не делать) в первую очередь экономика. Когда 50%, ну 30-50% с лесосеки не вывожу как товар, пусть даже по себестоимости я его продаю, то у меня, условно-постоянные расходы все лягут на тот пиловочник, который я повезу. Он у меня станет золотой, и я стану неконкурентоспособен по сравнению с Сибирью, я уж не говорю про Новую Зеландию и всех остальных. Поэтому тут просто вопрос конкурентоспособности.

 - Заградительные меры вводились, в том числе, чтобы вывести на чистую воду вот таких «черных лесорубов», которые умудряются до сих пор, несмотря на все информационные системы, продавать лес за рубеж. Сейчас должен заработать в Хабаровском крае и в Забайкалье пилотный проект «Лесвосток». Вы что-нибудь про это слышали? Вы что-нибудь от этого ждете? Или вас больше волнует проблема 2022 года?

 - Конечно, нас больше волнует проблема 2022 года, потому что это все равно что заниматься проблемами бухгалтерии, когда у тебя производство остановлено. Но, тем не менее, это очень важно – обеспечить прозрачность в лесу. Вообще в лесу должен быть хозяин. Государство сегодня дрянной хозяин, дрянной. Потому что во всем мире, если посмотреть, либо есть частная собственность на какие-то отдельные земельные участки, наиболее плодородные лесные участки и там занимаются интенсивным лесопользованием. Если 10%, например, в Российской Федерации лесных ресурсов сделать частной собственностью, то это будет колоссальное облегчение и для природы, и для бизнеса, и для всего. Но пока такой политической воли нет. Хотя весь мир идет к тому, чтобы частично выделять наиболее плодородные лесные участки под частную собственность, и вокруг ЦБК в радиусе 200 км.

Что касается учетной системы – то здесь сегодня существующий ЕГАИС, в принципе, нас он задисциплинировал, мы много чего стали делать, он даже нам самим помог наладить учет. Там много было поначалу таких историй неотработанных, сырых, но потом подкрутили, подправили. Можно ли его обходить? Да любую систему можно обходить. Но, тем не менее, сегодня, как, знаете, вот есть карта… Любое лесоустройство сегодня у нас устарело: то, что растет реально, и то, что на бумаге – это все устаревшая документация. Сегодня расчетная лесосека у нас 3 млн, а мы заготавливаем 1,5 млн, и не потому ачто мы не хотим больше, нету больше. Устаревшее лесоустройство, надо его корректировать, надо его менять.

А это должно государство делать, оно собственник. Дороги тоже мы все строим, содержим тоже мы все всю инфраструктуру лесную, пожаротушение, пожарозащитные мероприятия – все на нас, на арендаторах. Конечно, когда компании маленькие, они ничего этого не делают: они там пробрались, нарубили, убежали, все оставили. Посадки все на нас восстановительные. Поэтому сегодня мы - частные компании, крупные компании – как бы и есть лесное хозяйство. К сожалению, сегодня система лесхозов, она фактически уничтожена, сегодня хозяина в лесу нет. И то, что этим надо серьезно заниматься… Но этим надо заниматься в масштабах 20, 30, 50, 100 лет, смотреть долгосрочно и быть последовательными. Невозможно каждый год менять правила, и все подпрыгнули и побежали. И, к сожалению, это не пряник, а вот прямо кнут-кнут. И мы этим занимаемся, и акционеры этим занимаются не потому, что нам это выгодно, 10 лет мы в этом бизнесе, ничего не заработали, только вкладываем.

Те компании, которые вопросами этими не занимались, перестали платить по кредитам, перестали платить налоги, ушли в серую зону, их там побанкротили, уголовные дела итп. Но это не оттого, что люди плохие этим занимались, поймите что, в принципе, люди пытались выжить, но по-другому. Это у нас была возможность с банками договариваться, реструктурировать, у акционеров денег взять, еще что-то. Но у большинства компаний, которым там стартовали, такие проекты, как «Азия-Лес», «Аркаим», они все сейчас в банкротстве. Почему? Потому что условия для бизнеса были достаточно сложные, проще было улететь в эту серую зону и в криминал, чем развиваться. Дорогие деньги, постоянно куча препон всяких, куча административки… Конечно, мы дети и детище в том числе той политики, которая есть. Но я верю в будущее светлое, я верю в том, что мы можем найти здравые решения, инвестиционные решения, у нас замечательные люди работают в отрасли, профессионалы, они есть пока. Мы, крупные компании занимаются воспроизводством своих кадров, но, к сожалению, сложно лучшие кадры растить, когда мы такая низкомаржинальная, убыточная за счет изъятия прибыли государством через пошлины.

- Последний вопрос - сколько времени, по-Вашему, понадобится на создание такой единого госоператора? Вот вы сейчас свои действия планируете исходя из того, что экспорт закроют, в надежде, что будет вот единый экспортер. А сколько времени необходимо, чтобы его создать?

 - Это процесс не быстрый, потому что требует согласования на различных уровнях – федеральном и т.д. Дай бог, чтобы это появилось до конца года, если сейчас эта инициатива будет развиваться в каком-нибудь прикладном русле. У нас, к сожалению, от заявлений и хорошей идеи до реализации может проходить много времени, и она по дороге рискует умереть на разных этапах. Поэтому если будет воля президента и он услышит эту проблему, и в рамках глобальной стратегии для него это будет понятное решение, то тогда это, конечно, произойдет быстро. Если это будет от нашей инициативы, от какой-то региональной инициативы, это будет практически невозможно. Поэтому здесь мы сталкиваемся с тем, что стратегия не учитывает тактические региональные моменты, и решение о создании государственного оператора экспорта круглого леса с Дальнего Востока может принять только президент страны.

 

- Александр Николаевич, что сейчас в 2021 году представляет из себя Дальневосточная ассоциация лесопромышленников и экспортеров леса?

- Ассоциация «Дальэкспортлес» основана 31 год назад, состоит из 24 крупнейших лесопромышленных холдингов и компаний Дальнего Востока, в нее также входят судоходные компании, банки, собственники подвижного железнодорожного состава. Совокупный объем экспорта превышает 0,5 млрд. долларов США в год. По деревообратывающим предприятиям это примерно 80% деревообработки Дальнего Востока. Численность занятых на предприятиях ассоциации – свыше 15 тыс. человек. Это наиболее прогрессивные предприятия, руководство которых думает не только о том, чтобы заработать, но и о том, чтобы системно развивать отрасль, улучшать качество жизни людей, проживающих здесь на Дальнем Востоке.

- Какое настроение в отрасли накануне запрета экспорта круглого леса? На днях попалась на глаза новость, что за первое полугодие экспортеры «кругляка» увеличили свои доходы на 20% благодаря высокому спросу. И, несмотря на запретительные пошлины, 61,4% объема экспорта лесопродукции из Хабаровского, например, края – это именно круглый лес. Всего по данным Россельхознадзора, регион экспортировал 3,44 млн м³ лесопродукции. Это такая попытка «надышаться» перед неизбежным?

- Нет, конечно. Здесь не надышишься. И внушительного в этих данных ничего нет. Доходность подросла на фоне ажиотажного спроса, это разовый, краткосрочный всплеск. Что же касается объемов экспорта, то для Хабаровского края нормальные цифры 8,5 млн кубометров в год – и это средний показатель. Вообще же Хабаровский край должен экспортировать 12 млн м³ ежегодно. Так что нынешние 3,44 млн кубометров за шесть месяцев – это депрессивные показатели и радикального улучшения осенние месяцы и декабрь не принесут. АО РЖД и железнодорожные перевозчики уже предупредили, что последний вагон на экспорт из Хабаровского края должен уйти до 5 декабря, потому что пока он дойдет до границы, пока пройдут все процедуры, оформление, а пересечь границу он гарантированно должен до 24:00 часов 31 декабря 2021г., потому что далее он это просто физически не сможет сделать, даже если груз продекларирован. Поэтому показатели по году не сильно увеличатся.

- Какой Ваш прогноз?

- Наша самая свежая официальная статистика «Дальэкспортлеса», показывает, что по итогам 10 месяцев текущего года объем экспорта с Дальнего Востока сократился на 20,2% по сравнению с 10 месяцами прошлого года. По итогу года прогнозируется сокращение до 50%. То есть можно так сказать, что 21-й год деградирует по сравнению с 20-м, 20-ый – деградировал по сравнению с 2019-м и такую тенденцию вплоть до 2007-го можно отследить. Мы с каждым годом все меньше и меньше экспортируем.

- И что теперь, когда шлагбаум вовсе опустится? Какие настроения в отрасли? Все прикрыли голову руками – закрыли глаза и уши, ждут, что же грянет?

- Пугливых нет в этой отрасли, никто уши-глаза не закрывает. Есть хладнокровная оценка возможностей. Ситуация такова, что с 1 января 2022 года вступают в силу жесткие ограничения по вывозу необработанной древесины. Это не обсуждается. Все сейчас думают – что в этой ситуации можно сделать. Казалось бы, напрашивается организация переработки, но сейчас в силу различных ограничений, в том числе и пандемийных, у нас срок поставки отечественного лесопильного оборудования – от семи до десяти месяцев, а год назад срок был – два месяца, а на импортное раньше, чем 2023 год рассчитывать не приходится. Вот пример «Тернейлес» заказал себе в феврале 2021 года сушильные камеры, по контракту они прейдут в марте 2022-го. Монтаж по контракту четыре месяца. А работать начнут только в октябре 2022 года, когда введут в эксплуатацию упаковочную линию, так как 300 тысяч кубометров доски вручную вынуть из сушильных камер и упаковать затруднительно. Столько людей нет. Поэтому каждый руководитель, собственник предприятия, занятого в лесной отрасли, оценивает, что конкретно он может сделать сейчас, в этих условиях. При этом никто не пускается в рассуждения «хорошо это или плохо». На данный момент — это так есть. И если говорить прямо – фактически никто не в состоянии с 1 января 2022 года увеличить деревообработку.

- А не поздно ли начали эту оценку руководители и собственники?

- А давайте зададимся тогда таким вопросом – сама стратегия индустриализации лесной отрасли и требования к переходу на глубокую переработку начались еще в 14 лет назад – в 2007 году. И нам говорят: «Мы вас предупреждали!». Но мы тоже хотим спросить: «А вы что сделали для того, чтобы мы могли построить заводы?». За эти 14 лет у нас не построено ни одного километра линий электропередач, у нас не построено ни одного километра железных дорог. Сеть автомобильных дорог края в разы меньше на душу населения, чем в европейской части России. А территория намного больше. Нам возражают – мол, вы зарабатываете, сами и стройте! Но надо понимать, что не получится переложить неразвитость инфраструктуры на себестоимость доски. У этой доски есть ограничение –потребительская стоимость. Перекладывая на бизнес неразвитость инфраструктуры территории, себестоимость доски становится дороже рыночной цены. Бизнес не в состоянии исполнять государственные полномочия. От Комсомольска-на-Амуре до Николаевска-на-Амуре бизнес не в состоянии построить линии электропередач, которые обеспечили бы приемлемый тариф и стоимость электроэнергии. Маленькие поселки в тайге обеспечиваются электричеством дотационными дизельными электростанциями – 42 рубля киловатт/час, сколько будет стоить распиленная там доска? Также не в состоянии лесопромышленный бизнес построить железную дорогу от Комсомольска-на-Амуре до Николаевска-на-Амуре, чтобы удешевить логистику. О чем мы говорим?

- И все работали, как работали…

- Да, все работали, как работали. Бизнес приспосабливается к существующим возможностям. Мы знаем, что нужно организовывать деревообработку, поддерживаем это, но условий для этого нет.

- Но какую-то элементарную деревообработку можно было наладить тем не менее?

- А что вы понимаете под элементарной деревообработкой, сырая доска? Вот, например, рынок КНР потребляет сырые доски. Этот рынок в принципе не требует сухие доски. И мы их туда поставляем. С 1 июля на сырую доску введена пошлина 10%. Китайские покупатели говорят: «Хотите – сушите, но мы доплачивать за это не будем!». С чего европейские потребительские свойства перекладывать на азиатский рынок?

- Как отразилось на отрасли известие о том, что не будет ранее обещанной госкорпорации, единого экспортера круглого леса? Не было такого, что все до последнего надеялись на нее, рассчитывая хоть немного зарабатывать, сдавая туда свой «кругляк», и теперь остались ни с чем?

- Вряд ли какие-то руководители предприятий лесной промышленности все ставили на то, что такая госкомпания появится. Да, планировалась, да не получилось – и ладно. Учитывали, конечно, просчитывали, но здесь все смотрят не на то, кто что обещает и планирует, а на то, что сделано и какие постановления существуют. Может и есть у кого-то привычка «есть глазами», но не у тех людей, с которыми я работаю.

- И что, все закроются с января?

- Почему с января? Уже закрываются, останавливают заготовку. Как я уже говорил, до 5 декабря надо отправить последний вагон в направлении Гродеково, а в направлении морских портов вагоны не грузятся уже с октября. Потому что элементарно пароходов нет. Что это значит? Это значит, леспромхозы лес из тайги на свой склад уже не завозят, так как из тайги все вывезли еще в сентябре, а в тайге его закончили рубить еще в августе, так вот с августа промышленность и начала сокращать и заготовку, и поставки. К декабрю все склады с лесом должны быть пустые.

- Все что сейчас на банкротство подадут?

- Каждый сам решает, что ему делать. Единого рецепта нет. Скорее всего просто закроются, законсервируют производства. Закрыться, это значит сократить персонал и закрыть офис. Это не банкротство.

- Хорошо, вот, например, Шелеховский леспромхоз, у них склад забит лесом, отправлять некуда. И что? Руководитель соберет всех в январе и скажет: «Все свободны»?

- Нет, он уже сейчас скажет. В промышленности работают люди, которые всегда смотрят наперед. В бухгалтерском учете есть такая статья - «Расходы будущих периодов». Руководитель в данный момент несет расходы, которые через полгода только принесут отдачу, а если через полгода ничего не будет, он сегодня откажется от этих расходов. Поэтому предприятия уже сейчас сворачивают свою хозяйственную деятельность. В итоге с 1 января 2022 года работать останутся 25-30% предприятий от общего числа тех, кто занят сейчас в лесной промышленности Дальнего Востока.

- А не попытка ли это такого давления, мол, «Давайте власти, спасайте нас!»

- Какое может быть давление? Кто будет отказываться от заработка? Если бы были условия, в которых переработка была выгодна – дешевая электроэнергия, логистика – думаете, кто-то бы отказался от возможности заработать? Нам поставлены понятные и разумные требования – с 1 января стоп экспорт круглого леса. Что мы можем сделать? Мы можем только остановиться. Переработка сейчас убыточна. И с остановкой экспорта круглого леса она станет еще убыточнее. Продолжать переработку сейчас – это значит, что себестоимость превысит доходность, это значит, сознательно вгонять себя в банкротство, со всеми вытекающими арбитражными и уголовными последствиями. Поэтому самый разумный выход для большинства – закрыться и начать бизнес в другой отрасли, или вообще выйти на действительно заслуженный отдых. Отрасль стареет. Молодежь не идет. Молодежь свое будущее в тайге без работы не рассматривает.

- А ведь обещаны были меры поддержки, дешевые кредиты, тем лесодобытчикам, кто возьмется за переработку и начнет организовывать лесопильные, сушильные мощности. Это разве не рабочая схема?

- Получить льготный кредит – это рабочая схема, а вот его вернуть - уже нерабочая. Деньги взять можно, и их дадут, но вернуть их не получится. Потому что, повторюсь, в нынешних условиях на Дальнем Востоке переработка убыточна. Хотя бы, потому что электроэнергия у нас 4 рубля киловатт/час, а в Иркутской области – ниже рубля. Потому что на половине территории Хабаровского края, нет железной дороги, а там, где железная дорога есть – там тариф постоянно повышается так, что делает невыгодным доставку бревна даже в Сибирь, и уж тем более дальше на запад. У нас остро не хватает людей… Понимаете, руководители лесопромышленных предприятий – это умные люди. И если у них что-то не получается, это не потому, что они чего-то не знают, не умеют, или злой умысел имеют. Объективные обстоятельства таковы, что в имеющихся условиях переработка не выгодна. У нас «Аркаим», «Бизнес маркетинг», «Римбунан Хиджау», «РФП Групп» наконец – все в убытках. Они не поглупели, а результаты стали хуже.

Посмотрите, как было – давайте считать по тому же Амуру в начале 90-х лес грузился на экспорт – в Николаевске-на-Амуре, Маго, Подгорный, Тахта, Булава, Новая Ферма, Нижняя Гавань, Решающий, Киселевка, Литвинцево – десять портопунктов, откуда лес грузился в пароходы. А сейчас? Николаевск-на-Амуре, Циммермановка, Литвинцево – три из десяти. И что же – люди, зарабатывавшие там, обрубили себе доход? Они же не суицидники! И это еще раз подтверждает, что существующие условия не дают заработать на переработке.

- Но почему же все так плохо? Неужели нет шансов сделать рентабельной переработку древесины на Дальнем Востоке.

- Мы находимся в условиях международной, глобальной конкуренции – с США, Канадой, Новой Зеландией, Европой и на стадии лесозаготовки мы еще конкурентоспособны. Наша себестоимость сравнима с американской, с европейской, но, когда мы начинаем деревообработку, наша себестоимость вырастает резко и превышает международную, и мы не выдерживаем эту конкуренцию, и вынуждены продавать себе в убыток. Мы проигрываем именно в стоимости деревообработки, в ее себестоимости. В текущих условиях – инфраструктурных, логистических, тарифных, налоговых – Дальний Восток может в лесной отрасли конкурировать на международных рынках только на уровне сырья. Как только подключаются процессинговые технологии – все, мы проигрываем. Это же не бизнес сотворил себе такие условия! Тут масса факторов. Не будем забывать, что и лес наш отнюдь не премиального качества, половина которого лиственница-тонкомер, которая капризна в обработке, и даже на целлюлозу не годится. При этом в Японии цена на Сибирскую лиственницу на восемь долларов выше, чем на нашу.

- А вывозить на обработку в Сибирь?

- Тут два момента. Сибиряки может и готовы взять наше бревно на обработку, но опять же по той цене, сколько оно стоит у них со своей себестоимостью. Кто заплатит за перевозку? Кроме того, я не слышал, что в Сибири бизнес по каким-то причинам вдруг заранее создал избыточные деревообрабатывающие мощности, чтобы так кстати миллионами кубов принимать сторонний лес. Там тоже инвесторы следят за сопоставимостью объемов деревообработки с объемами лесозаготовки. И потом – что принципиально это поменяет для Дальневосточной лесной промышленности? Мы перестанем быть сырьевым придатком Китая, и станем сырьевым придатком Сибири? Понятно, что, поставляя в Сибирь, все происходит в одной стране. Но живем то мы не в Сибири, а на Дальнем Востоке. Благосостояние населения, живущего на Дальнем Востоке, качество жизни как улучшится? Продавая в КНР мы хоть зарабатывали, а продавая в Сибирь мы и себя измучаем и всех участников процесса, то тариф нам нужно субсидировать, а вопрос еще и не решен, то объемы не все принять смогут. Тарифы на электроэнергию у нас не уменьшатся, «плечо» вывозки из тайги – тоже не уменьшится, как и высокая себестоимость готовой продукции, которая с учетом всех факторов, как это уже, надеюсь, стало наглядно понятно для всех – неконкурентоспособна.

- Что в сухом остатке?

- Ничего нового. Бизнес работает там, где ему выгодно, где он может заработать. Где невыгодно – он работать не будет, ему там и не место. Это объективно. 

- Чартерная программа создала на Дальнем Востоке пик сотрудничества между региональными и федеральными туроператорами, органами власти и бизнесом. Но только чартерами развитие туризма не ограничивается, поэтому мы работаем и на блоках мест, и продаем индивидуальные туры. Чартеры – не панацея от всех бед, и я не раз об этом говорил. Туризм способен развиваться и делать это успешно на основе любой другой перевозки, в зависимости от специфики региона – не только авиационной, но и железнодорожной или даже автобусной.

Дальний Восток без сомнения очень интересен с точки зрения туризма. Главный вопрос — как его продвигать. По моему мнению, в первую очередь нужно создавать уникальный туристский продукт, который будет привлекательным и будет обладать высокими качественными характеристиками. Речь здесь о качественных услугах, качественной инфраструктуре. Эти характеристики уже являются элементом продвижения, потому что у хорошо собранного и упакованного турпродукта будет большее преимущество перед другими.

На форуме задели вопрос, почему отельеры или авиакомпании идут навстречу федеральным, а не региональным туроператорам. А все потому, что возможностей у федерального туроператора значительно больше – информационных, маркетинговых, финансовых. К примеру, чтобы поставить чартер в регион, нужна значительная сумма в качестве депозита. Авиакомпания не полетит, не получив его, а для маленького регионального туроператора такой депозит неподъемен. Точно так же с отелями. Маленький бизнес обеспечивает загрузку отеля на 5-10%, а федеральный туроператор способен выкупить все места и предоставить отельерам более выгодные условия. Такие нюансы тоже влияют на качество турпродукта.

Я сторонник межрегиональных маршрутов, иногда даже трансграничных. Ведь интересно, например, прилетая во Владивосток или в Хабаровск, отправиться дальше в Китай, или прилетая на Сахалин, отправиться в Японию. А сейчас появилась возможность из Владивостока отправиться в Северную Корею — на самолете или на поезде. Межрегиональные и трансграничные маршруты интересны разнообразием впечатлений. В этом их главное преимущество. Да, по цене они дороже, чем посещение
одного региона, но полученные впечатления все компенсируют. К тому же в таких поездках можно совместить посещение природных достопримечательностей с архитектурными, культурными и гастрономическими. Но здесь многое зависит от специфики самого региона, потому что страна у нас большая и не всегда можно успешно реализовать межрегиональные маршруты.

- Что вас больше всего вдохновляет в поездках?

- Открытие новых регионов для себя. До того, как я начала работать в PressPass, я очень недооценивала туризм в России, считала, что его особо и нет. Но после того, как начала ездить по работе в разные регионы страны, Россия для меня открылась с другой стороны, я поняла, что очень сильно заблуждалась и ошибалась. И теперь, например, Камчатка — один из моих любимых регионов. Мне кажется, я уже стала ее амбассадором. Даже в отпуск туда ездила и взяла туда с собой десять человек.

- Чем вдохновляетесь, когда готовитесь к поездкам, к написанию роликов?

- Каждая поездка — новая. Даже, когда приезжаешь в регион снова и снова — поездка и съемки каждый раз другие, они вообще не повторяются — другие погодные условия, другое окружение. На Камчатке я была в разное время года и видела очень разную природу. Хорошо, что в России есть четыре сезона, потому что можно наблюдать ее каждый раз другую.

Вдохновляют рассветы и закаты, потому что природа открывается с самой своей лучшей стороны. Съемки у нас в основном и проходят в это время. Точнее, они проходят весь день, но начинаем мы с раннего утра, и это огромное счастье – застать и рассвет, и закат в один съемочный день.

- Многие говорят, что ваши ролики похожи на кино. В чем секрет? Это команда, видение режиссера, работа продюсера?

- Это комплекс условий. Это и хорошая оптика, и оборудование, и режиссерский подход. Многие говорят, что не могут отличить картинку одного объектива от другого. Они лукавят, потому что еле уловимое отличие есть, оно как раз и дает картинку, как в кино или как в обычном репортажном ролике.

- Помимо хорошей оптики, нужна еще и хорошая команда.

- Да, наша команда насчитывает порядка десяти человек: кто-то трудится в продакшене, пока идут съемки, еще пять человек трудятся после. Цикл производства занимает почти месяц.

- Как правильно создавать ролики? Какие этапы нужно пройти?

- Сначала мы изучаем территорию по видео и картинкам, которые уже есть. Затем складывается определенный набор того, что выгодно показать в регионе. После этого мы подбираем оптику, аппаратуру, реквизит, актеров и отправляемся снимать на натуре. Обычно на съемку нам требуется от пяти до десяти смен, при этом у команды абсолютно ненормированный рабочий день.

- А где берете актеров?

- Мы стараемся по максимуму вовлекать регионы в наши проекты и в качестве актеров приглашаем местных ребят, добровольцев, которые будут выступать лицом своей территории. Например, в этом году в роликах на Камчатке снимались местные девушки — лыжница, гид и каюр.

- Какой из регионов Дальнего Востока самый кинематографичный, на ваш взгляд?

- Камчатка! Вообще на Дальнем Востоке я была в Якутии, Хабаровском крае и на Камчатке. Это всего четыре региона из одиннадцати, поэтому оценивать сложно.

- А какой дальневосточный регион вы мечтаете снять?

- Курилы. Это моя мечта. Еще интересно поснимать в Магаданской области, там очень красиво. И очень хочу побывать в Забайкалье на Чарских песках.

- С какими трудностями приходится сталкиваться во время съемок на Дальнем Востоке?

- С погодой. С ней вообще сложно где-то договориться, а на Дальнем Востоке особенно. Например, во Владивостоке мы снимали ролик-анонс для регаты. Был конец мая-начало июня. Гребцы, которых мы снимали, приготовили лодки, но в воду зайти не смогли — так было холодно. Пришлось находу менять локацию, ехать в другую часть города.

Нюансов, связанных с холодом, много. Даже в дождь можно что-то снимать, но не в холод, страдают и актеры, и съемочная группа. Этой зимой у нас была длинная съемка на Камчатке, мы работали 20 дней и съемочная группа болела по очереди. Это было очень тяжело, потому что не получалось полностью выполнить ни один съемочный день. Приходилось на ходу что-то решать, отменять съемки, переносить их.

- А взаимодействие с дикой природой — не одна из сложностей?

- Да, тоже одна из сложностей. Однажды в Кроноцком заповеднике мы снимали ролики о безопасном поведении туристов, и перед нами пробежал медведь. Было страшно — он с большой скоростью убегал от другого мишки, а мы думали, что он бежит прямиком на нас. Еще одна трудность — мошкара. Как-то раз мы попали в облако мошки, она постоянно была в кадре и все портила. Мы пытались что-то предпринять, пользовались репеллентами, но они не помогали. Вообще ничего не помогало. Длилось это минут 40, не было ни ветринки и мошкара стаями летала над всей съемочной группой, было очень неприятно. Пришлось ждать, пока сама природа не вмешается и не включит нам ветер. И как только он появился, мошку просто сдуло, и мы смогли спокойно работать.

- Что обязательно нужно показать в роликах о Дальнем Востоке?

- Уникальную природу, красивые пустынные пляжи. И еще, кроме природы, на Дальнем Востоке нужно обязательно показывать развитие, потому что оно есть и происходит стремительно. И это развитие можно показать через ролики про природу, потому что вся инфраструктура вписана в нее. И это, кстати, еще один интересный бонус регионов Дальнего Востока — ты находишься в городе, но при этом вокруг тебя природа.

- Самая сложная работа, которой вы гордитесь?

- Все работы, которые были сделаны с командой, мне нравятся. Они сложные и интересные.

- Что должно обязательно быть в ролике, чтобы он стал интересным?

- По моему мнению, любой ролик должен затрагивать струны души. Когда тебя затрагивает, значит, все получилось. А если посмотрел и ничего не осталось, значит плохо поработали.

- Камчатский край стал первым регионом, который заговорил о важности внедрения цифровых технологий в операционной деятельности местного турбизнеса. Как вы пришли к этому решению, чем оно продиктовано?

- Цифровая революция в данный момент постепенно происходит во всех российских регионах, в том числе дальневосточных. Но цифровизация, когда сферы услуг перешли в электронные платформы, произошла в городах-миллионниках, в столице намного раньше. Поэтому большинство путешествующих туристов как раз и приходятся на долю таких больших городов. Мы видим важность оцифровки услуг, потому что в больших городах люди уже привыкли к таким сервисам: заказу еды, бронированию отелей или мест в ресторанах, каршерингу. Мы поняли: чтобы путешественникам было удобно, нужно оцифровывать туристические услуги. И так оказалось, что мы действительно начали это делать одними из первых в России.

Важно понимать, что готовых решений по оплате туристических продуктов в России на данный момент нет. Существуют всем известные электронные торговые площадки, но именно в сфере туризма подобного продукта не существует. Да, появились сервисы по бронированию гостиниц. Но если отмотать на несколько десятилетий назад, то становится понятно, за счет чего у нас сейчас все хорошо с бронированием отелей. Потому что всем известная система бронирования номеров давным-давно зашла в Россию, делались очень большие инвестиции в продвижение сервиса электронного бронирования, его популяризацию и внедрение. Создавались различные программы по обучению работы персонала отелей с этой системой, а для потенциальных туристов проводились масштабные рекламные кампании. Благодаря этому сфера гостеприимства очень хорошо развилась. Даже когда эта система бронирования ушла из страны, то рынок моментально заняли наши компании и сделали это довольно успешно. Но вот чтобы купить турпродукт, такого нет. Мы стали изучать причины, почему данное направление не вызывает интереса у наших туроператоров и, как нам кажется, поняли в чем дело. Сейчас в этом направлении активно работаем.

- Каковы результаты? Есть ли уже какой-то эффект?

- Эффект пока небольшой, но весной этого года на нашем всероссийском туристическом форуме, который проходил в феврале на Камчатке, мы увидели, что у наших туристических операторов действительно появился интерес. Еще несколько лет назад такого не было. Наши туристические операторы, наши представители сферы гостеприимства увидели в этом перспективы, и пошли нам навстречу в развитии цифровизации.

- Камчатка большая, есть много разных интересных локаций и бывают турпакеты с большими предложениями. Удается ли «упаковать» такие сложные турпродукты?

- Сейчас на нашем сайте visitkamchatka.ru есть несколько таких продуктов. Конечно, пока на это расходуется очень много сил, потому что в целом туристический рынок Камчатки еще к этому не готов – наши основные туристические продукты очень сильно зависят от погоды. В момент, когда погода неожиданно меняется, текущие цифровые инструменты нашего туристического бизнеса не позволяют тут же быстро и гибко делать другие предложения клиентам. Поэтому одна из главных стратегических задач – сделать цифровые инструменты, которые позволят и туристу, и туроператору оперативно менять заранее купленную туристическую программу с какими-то доплатами, апгрейдами или иными инструментами. Конечно, мы понимаем, что это колоссальная работа, и мы только в самом начале этого пути.

- Как вы считаете, господдержка повлияет на ускорение цифровизации туруслуг?

- Вопрос господдержки пока открытый. Мы понимаем, когда государство берет на себя часть рисков предпринимателей, то это, с одной стороны, может содействовать ускорению развития, но с другой стороны, мы иногда сталкиваемся и с тем, что когда государство берет на себя риски бизнеса, то некоторые предприниматели, относятся к этой помощи довольно халатно. То есть, когда предприниматель тратит свои деньги, он знает их цену, а когда это деньги государства, то ощущение их ценности снижается. Поэтому возникает вопрос – тратить деньги на господдержку предпринимателей и на оцифровку их продуктов или все-таки направить эти деньги на совершенствование маркетплейса, чтобы его инструменты были намного более полезны и удобны как для предпринимателей, так и для туристов.

- К какому варианту вы склоняетесь?

- По моему мнению, ставку нужно делать на второй вариант.